Новости, события

Новости 

Андрей Мединский



Андрей МЕДИНСКИЙ родился в 1978. Поэт, рок-музыкант. Родной город – Севастополь. В 2003 году переехал в Киев, в 2014 вернулся в Крым. Публиковался в литературной периодике, в том числе в журналах «Южное Сияние», «Культура Алтайского края», «Разговор», антологиях «Каштановый дом» и «Русская поэзия Украины». Лауреат фестиваля «Провинция у моря» (2015).Автор нескольких музыкальных lo-fi альбомов.

  

 

 

Произведения автора:

                     

            СЕРЕБРЯНЫЙ САМОЛЕТ

 

Тот  город,  где ты  никогда  не  была,
едва  различимый  на  географических  картах,
плавится  летом,  прокаливаясь  добела,
до  черноты  остывает  к  началу  марта.
В  том  городе  есть  железнодорожный  вокзал
с  фасадом,  хранящим  оттиски  сонных  взглядов
тех,  кто  когда-то  мимо  него  проезжал,
не  пытаясь  понять,  что  прячется  за  фасадом.
Там  никуда  не  спешат,  там  больше  живут  пешком,
а  если  надо  быстро,    –    на  велосипеде,
там  баба  Маруся,  торгующая  молоком,
деньги  берёт  через  раз,  потому  что  соседи.
Там  в  каждом  апреле  жарко  цветёт  сирень,
а  в  октябре  воспламеняются  клёны,
но  позже,  когда  вокруг  начинает  сереть,
город  стоит  равнодушно,  как  приговорённый.
И  только  в  конце  декабря,  один  раз  в  год,
над  ним  пролетает  серебряный  самолёт…

  


      
                         ТРАМВАЙ

 

Вечером  весенним  и  густым

шёл  трамвай,  дверей  не  открывая,

вдоль  дороги  жёлтые  кусты

освещали  сумерки  трамваю.

 

Пассажир,  помятый  от  вина,

в  полосатой  будничной  пижаме,

глядя  из  трамвайного  окна,

горевал,  что  годы  убежали.

 

А  кондуктор,  добрый  до  слезы,

и  от  этого  большой  и  сдобный,

безбилетного  его  возил,

не  нарушить  пассажира  чтобы.

 

Наступила  осень,  лился  дым,

жили  два  случайных  человека,

снова  стали  жёлтыми  кусты,

а  трамвай  всё  ехал,  ехал,  ехал…

 

 

     МОЛИТВА О ПОЭТЕ

 

Волхование  на  крови,

воркование  голубей 

с  неба  свалится  серафим 

равнодушно  его  добей.

 

Закопай  его,  как  зерно,

и  однажды  на  божий  свет

чернозёмный  и  проливной

прорастёт  из  него  поэт.

 

Будет  жизнь  для  него  тесна

вплоть  до  смертных  к  Тебе  молитв,

да    воздастся  ему  сполна,

отрыдается,  отболит.

 

Но  стихами  своих  стихий

Самовольных   на  краткий  срок,

он  оплатит  свои  грехи

и  засветится  между  строк.

 

Ты  храни  его  и  смотри,

как  пылает  он  в  этот  миг,

а  когда  он  почти  сгорит,

Ты  прости  его  и  прими.

 

 

                                     ***

 

Саблезубый  монгол  на  затопленной  улице  Китежа

точит  саблю  и  зубы, сияет  промасленный  взгляд.

Если  долго  смотреть  в  эту  воду,  то  можно  не  выдержать,

а  ведь  это  всего  лишь  твой  собственный  внутренний  ад.

 

Долго,  коротко  ли  бродишь  берегом  странного  озера,

прячешь  тайны  и  стыд  в  непролазном  его  камыше,

а  вдоль  берега  едут  цыгане  на  ржавом  бульдозере,

и  облезлые  кошки  гоняют  летучих  мышей. 

 

Да  невесты  в  трико  скачут  в  чащу  лесную  лягушками

за  отпущенной  кем-то  случайной  любовной  стрелой,

а  над  ними  кружат  одичавшие  томики  Пушкина,

и  сбиваются  в  стаи,  готовые  встать  на  крыло.

 

 

                           ИЛЬЯ

 

Ветер  гуляет  в  диких  моторошных  полях,

бродит  боец  убитый,  ищет  себя  в  земле,

а  в  монастырской  раке  спит  богатырь  Илья,

в  тёмной  пещере  инок  песни  поёт  Илье.

 

Гнутся  и  стонут  стебли,  крошатся  небеса,

падают  их  осколки  в  мутную  кровь  реки,

слышит  Илья  сквозь  песню  страшные  голоса,

чувствует  –  тяжелеют  сердце  и  кулаки.

 

Снится  ему,  что  в  поле  он  замыкает  строй,

звёзды  летят  шрапнелью  из  грозовых  высот,

а  за  спиной  на  небо  новый  бежит  святой  

пальцем  заткнула  вечность  липкий  его  висок.

 

 

                      САНАТОРИЙ

 

Который  день  море  сморщенное  и  стылое,

вчера  ветер  с  вечера  берег  так  изнасиловал,

что  волны  смыли  след  последнего  дикаря.

Забытый  кем-то  на  рейде  макет  кораблика,

прикованный  якорем,  движется  по  параболе,

стремясь  избежать  неизбежного  декабря.

 

Гуляешь  утром  от  завтрака  и  до  тополя, 

насквозь  отсырев  к  полудню,  как  труп  утопленника,

в  обед  напиваешься  чая  и  коньяка.

Подолгу  смотришь  на  небо  меж  кипарисами,

на  мокрый  железобетон  пустующей  пристани

и  куришь  с  видом  просоленного  моряка.

 

Остыло  всё,  что  способно  меняться  к  лучшему,

синоптики  ждут  от  судьбы  и  погоды  случая,

чтоб  объявить  о  том,  что  завтра  повалит  снег.

И  это,  пожалуй,  сможет  ещё  обрадовать,

ты  хочешь  зимы,  новостей,  ты  включаешь  радио,

но  там  –  тишина,  и  по-прежнему  снега  нет.

 

 

                        СОСНЫ

 

Забыть  болезнь,  открыть  окно,  вдыхать

сосновую  предутреннюю  влажность,

многозначительно  молчать  о  важном,

а  прочего  –  совсем  не  замечать.

 

Быть  может,  эти  сосны  высоки

не  потому,  что  замысел  природы,

а  потому,  что  парусному  флоту

положены,  природе  вопреки.

 

И  в  каждой  –  молчаливая  мечта,

скажи  –  "мечта",  и  ты  услышишь  –  "мачта",

всё остальное  –  большего  не  значит,

чем  беличья  пустая  суета.

 

Всё  остальное  –  это  мокрый  срез

и  перспектива  жить  с  фантомной  болью,

и  видеть,  как  пересекает  поле

дорога,  покидающая  лес.

 

 

                 ДВОРНИК

 

Я больше дворник, нежели поэт,

и, с этим примирившийся однажды,

я обметаю дерева скелет,

проглоченный двором многоэтажным.

Опавшая к морозам желтизна

бросается под ноги сквозняками,

но если дереву зимы не знать,

откуда б эти строчки возникали?

 

Я больше птица, нежели звезда,

восход которой птица отмечает,

июнем поселённая в кустах

бессонными и юными ночами.

Но если умолкает соловей, –-

всё потому, что птица точно чует,

что жизнь без солнца – смерти солоней,

и оттого всю жизнь за ним кочует.

 

Я больше мальчик, нежели старик,

и для меня естественней и ближе

терпеть, пока под ребрами сгорит,

чем жечь костры из рукописей книжек.

И осенью, найдя среди двора

себя с метлой стоящим у берёзы,

осенние останки убирать,

не замечая вынужденной прозы.

 

 

                              ***

 

Дождик ждёт сентябрь, чтоб кропать стишата.

Это время – крест, я – его глашатай,

стерегущий смерть на ступеньках морга.

Дождик ждёт сентябрь – скоро станет мокро.

 

На полях моих у границ тетради,

где Иван-дурак жизни вкус утратил,

камуфляжный свет шелестит укропом,

интернетный тролль бьёт по крышке гроба.

 

Это осень, брат, ну-ка, Ванька, встань-ка,

на угрюмый мир погляди из танка,

да иди, Иван, погуляй полями,

мало ль мы с тобой дурака валяли?

 

Но смолчит Иван, не ответит брату –

тело у него из горелой ваты,

тело у него из мясного фарша,

тело у него под бетонной кашей.

 

Дети у него под бетонной кашей.

И жена его под бетонной кашей.

Вся семья его под бетонной кашей.

Вся семья его из мясного фарша.

 

Киев, август 2014

 

 

                    КРЫМСКОЕ

 

Город ушёл на дно, поезд уехал в Крым,

где, темнотой объят, выплюнул материк.

Завтра скажусь больным, выпаду из игры,

станет смешно, что здесь некого материть.

 

Город зажжет огни, снова начнёт камлать,

пьяные звонари станут набат звонить.

Всякий ползучий гад – сын своего кубла,

в каждом кубле любовь сделана из войны.

 

Год пролетел, криклив, как попугай жако.

Город ушёл на дно. Поезд уехал в Крым.

Вот уже машинист ловит багром Джанкой,

далее по прямой к морю ведёт арык.

 

Далее по прямой – чёрная мякоть гор,

море, как антрацит,

чайки над ним кричат,

воздух над ним дрожит.

В топку залив кагор, поезд заходит в порт,

бьётся о борт причал,

трётся борт о причал,

трётся причал о борт.

Хочется дальше жить.

Хочется

дальше

жить!

 

 

 

 

Поделиться в социальных сетях


Издательство «Золотое Руно»

Новое

Спонсоры и партнеры